Босоногий гарнизон

Часть 1 / Часть 2 / Часть 3 /

… Ляп! И чего? Нежно - напевно и интересно звучит для меня это слово – Ля-пи-че-го… Слово это и сейчас притягивает мою душу, будоражит сердце, а веет от него... маминым детством. В личном архиве храню подлинные документы о том времени, когда я ещё не родилась, когда моя мама училась в 1929-1936 годах в Ляпичевской школе, но я там ранее никогда не была. Теперь же для меня Ляпичево – это магнит, который тянет меня к себе двойной тягой. Первое, потому что оттуда идут мои жизненные корни. И второе – потому что там родился «Наш босоногий гарнизон». В 1898 году родилась моя бабушка Варвара Степановна Архипова. Замуж она вышла за красного командира Ивана Ефимова. Время было боевое и бабуля моя такой же боевой прошла по жизни, умерла в 1980 году. В станице Нижнее - Чирская, 2-го Донского округа, Царицынской губернии 21 декабря 1920 года родилась моя мама Вера. Купюры 1909, 1917, 1918 годов напоминают мне молодость моей бабушки, пережившей с дедом Гражданскую войну. Дед Иван умер рано в 1924 году. Только помню, что вспоминали взрослые, как деда сажали и применяли пытку - капли монотонно падали на голову. Маме было четыре годика, когда он умер. Передо мной справки 1933 года, которые бабушке выдавал Громославский сельский совет - сельсовет. Просматриваю дальше документы семьи в своём архиве. В 1929 году мама 9-ти лет пошла, учиться в школу, а в 1936 году закончила Ляпичевскую Неполную Среднюю школу, то - есть 7 групп. Она училась неплохо, а по любимому ею предмету, черчению - оценка «отлично». В год окончания школы её приняли в комсомол. С 1937 года, уже в городе Сталинграде, мама Вера Ивановна Ефимова стала работать в службе ЭлектроТока в качестве помощника монтёра. Время было тогда очень интересное. Молодёжь звали учиться летать! Мама без отрыва от производства обучалась в Сталинградском областном аэроклубе. А это фотография 1939 года. У самолёта высокая, стройная, сильная и красивая стоит моя мама. Ей 19 лет. Она в комбинезоне, на голове шлем и летчицкие очки. Это она на Бекетовском аэродроме с друзьями по аэроклубу. Её красивым подчерком написано с оборота: Куприянов Виктор, Гайворонский - техник, Исаев Вася, Ефимова Вера, Мошкова Нюся, Косенко Коля, Гришин Гриша, Анучиков Ваня, Сергеев Коля, Бережнов Коля, Гурьев Миша. Выделила имя мамы и отца моего будущего одноклассника Гены Бережнова. А ещё мама Люды Григиной (одноклассницы нашей с Геной) тоже занималась в аэроклубе. Маму всегда тянуло к технике и профессии у неё все мужские. В 1939 году она поступила в автошколу. А всё же красиво фотографировали тогда. Портрет мамы в 18 лет: короткая стрижка и модная укладка, большие серьёзно-спокойные глаза, полуулыбка на губах. Мама была человеком сильного характера, но и ранимого. Не любила нечестности и лживости в отношениях. Очень жаль, что из жизни она ушла трагически и рано, в 42 года. Можно дальше рассказывать по документам, но не об этом речь. Просто эти документы показывают, что мои жизненные корешки идут из Громославки, Нижнее - Чирской, Ляпичево, а родственники жили в Калаче-на-Дону, Жутово. Осели мы в Бекетовке в городе Сталинграде (ныне Город-Герой Волгоград). Веет от этих подлинных документов духом моих предков и чем становишься старше, тем сильнее тянет туда, где они жили и хочется понять то время. Напоминают они моё несмышленое детство. Я успела родиться до войны в 1941 году, что-то слышала в рассказах взрослых. Но, увы, и жаль, уточнить теперь ничего нельзя, да и не у кого…

Но, перед тем как начну вторую часть своего рассказа, хочу попытаться найти ответ на вопрос, который меня мучает много лет: почему люди, может быть, даже больше именно те, кто детьми пережил войну, не говоря уже о солдатах и взрослом гражданском населении, говорят слова: «Лишь бы не было войны». Нам, живущим в мирное время, невозможно даже представить ту полноту и глубину горя, выпавшего на долю народа, пережившего войну 1941 – 1945 г.г. Мой большой друг – кадровый военный, полковник в отставке, прошедший семь фронтов по дорогам Великой Отечественной и принимавший участие в войне  с Японией, Прокофий Пантелеймонович Кохан ответил на мой вопрос так: «Начав войну в первое утро 22 июня 1941 года после бомбёжки г. Севастополя и закончив 3 сентября 1945 года в Забайкалье – Манчжурии, я везде видел одно и тоже – великое горе нашего народа. Отступала армия, и вместе с ней отступал наш народ. Страшно было видеть, как по тем же дорогам, где не мог пройти самый мощный трактор ЧТЗ-65, по раскисшему грунту тянулись взрослые – женщины, тащившие за собой малых детей. Малыши 5-7 лет просто утопали в грязи. Это на Украине. На станции близ Ростова фашистские «мессеры» с высоты 150-300 метров расстреливали санитарные поезда. Раненые, без рук, без ног, любыми способами передвигались к дону, пытаясь найти своё «спокойствие» в водах Тихого Дона. Бойня в Сталинграде. О ней знает весь мир. Но по окончании Сталинградской битвы долго еще шла минная война на Волге. И в ней участвовали очень молодые девушки и парни. Горел незамерзающий морской порт Мурманск, а мы должны были вгрызаться в смерзшуюся с примесью камней землю крепче гранита. Есть там сопка, где стоит монумент, который зовут Мурманский Алёша. Взвод моего полка на этой сопке согревался в укрытиях из плащ-палаток, засыпанных снегом. В пустыне Гоби (кто прошёл Забайкальский фронт) глоток воды был дороже любого золота. А пыль пустыни, которая сопровождала нашего солдата везде и всегда?! Это всё ратный солдатский труд, а вот женщины, старики и дети в тылу – что они вынесли, пережив военное лихолетье? Они впрягались вместо скотины и тянули плуг или борону, чтобы вырастить хлеб, которым обеспечивали действующую армию. Они ждали вестей о своих бойцах. Армия и тыл – два неотъемлемых бойца, выигравших войну». Прокофий Пантелеймонович, не скрывая слёз, рассказывает эпизоды войны. На всю жизнь запомнилось солдату, как выходили они по степному горящему созревшему хлебному полю на Украине, как пикирующие «мессеры» включали сирены, от воющего пронзительного звука которых разрывало сердце и душу. У г. Белая Калитва при обороне железнодорожного моста при такой бомбёжке в июне 1942 года он и был контужен. Периодически контузия отзывается на состоянии его здоровья и сейчас, как правдивое напоминание о войне.

Только бы не знать им Сталинграда,

Не дай Бог! Да что там говорить…

Ю.М. Беледин

Филипп Григорьевич Головлёв (Жирков) и сейчас не может без содрогания вспоминать машину пыток. Высокие борта, вся металлическая, и внутри крюки для подвески туш животных, на которых фашисты обещали и их подвесить. Он рассказывает только о том, что сам знает и в чём участвовал лично. Мальчишки выходили ночью на «охоту». Двое следят за часовыми, а один-два – в амбар, где хранилась тёплая одежда, обувь, шапки для передачи на Сталинградский фронт. Если делали налёт на почту, то письма, переводы, весь мешок – в речку. Продукты помогали подкормить раненого офицера. Он бежал из концлагеря в городе Калач-на-Дону. Так они наносили урон врагу. Конечно же, собирали оружие, его было везде много. Хранили в тайниках, а Филипп прятал в сенях своей хаты. Мать после освобождения ему объяснила, что если бы его тогда нашли немцы, то расстреляли бы всю семью. Ребята не хотели подчиняться фашистскому режиму, они объединились в отряд и вредили, как могли. Старшим был Аксён Тимонин. Подарок на свой день рождения от оккупантов Филипп Григорьевич не забудет никогда. Но об этом мне рассказал в Ляпичеве его друг по военному детству Церковников Максим Фёдорович. Друзья не виделись лет 15. Мы с младшим братом Юрия (он служил в армии) Мишей Чуриновым везём Головлёва в Ляпичев. Он удивляется: «Ведь Максим живет не здесь!»  Друзья рады встрече, а мы с Мишей слушаем их, ничего не спрашивая, и я делаю записи. Друзья вспоминают, как они «расстреляли Гитлера». Нашли листовку с его портретом, ушли в степь и дали волю своему гневу. И вдруг Максим Фёдорович говорит: «Филипп, а ты помнишь?» Страшно об этом даже слушать, не то, что вспоминать. Филипп Григорьевич, усмехаясь, с грустью говорит: «Да, было это так и вправду». Он работал в кузне с отцом Тимониных. Там его и арестовали. Сразу стали сечь розгами. Парнишка первые 25 розг устоял, вторые 25 выдержал, а вот последние 25 розг… Он упал, как срезанный сноп, к ногам извергов. Они на него – ведро воды. А это было в ноябре, в день его рождения. Дело в том, что немцы панически боялись слова «партизаны». Действия ребят они приняли за действия взрослого партизанского отряда. Они ходили с автоматами по хуторам, как звери, рыскали по садам, дворам и искали партизан. Мальчишки же, нанося вред врагу, тем самым деморализовывали врага. Десятилетний Анатолий (Антон) Григорьевич Семёнов тоже был юным борцом с фашистскими оккупантами. Он говорит, что больших подвигов их отряд не совершал. Хочу ему возразить: «Нет больших или маленьких подвигов. Совершённый подвиг в памяти народа остаётся подвигом. Действия пионерского партизанского отряда хуторов Аверинский и Вербовский – это подвиг юных казачат, реально боровшихся с фашистами». Анатолий Григорьевич рассказывает: «Мы просто по-своему партизанили, вредили немцам. Потому что не могли спокойно смотреть на то, как фашисты нагло хозяйничают в хуторе, выгоняют жителей из домов, стреляют в кур, силой отбирают хлеб. Мы не могли смириться с тем, что женщин, детей и стариков немцы гоняют на работу, как скот, бьют за малейшее неповиновение, заставляют целыми днями вязать снопы, молотить хлеб, пасти и доить коров. И всё для них, для фрицев. «Знаете, вот тут всё кипело, - и Анатолий Григорьевич резко постучал по груди сжатым кулаком и перевел дыхание: - Душа наполнялась негодованием! Мародёрам хотелось такое устроить, чтобы они в страхе кричали: «Рус! Партизан!» И мы начали»…

… Пётр Михайлович Силкин, четвёртый из ныне живых героев Аверинского партизанского гарнизона, как бы подвёл итог рассказов трёх его боевых друзей по военному детству: «Руководил детской организацией сопротивления Аксён Тимонин. Мы не голодали. Наши действия – это месть фашистам. Нас было три группы, объединённые в один пионерский партизанский отряд. Оккупировали нас немцы, но были них финны и украинцы. Самыми жестокими были финны. Приказ на расстрел 10 человек пришел из Калача»…

… На другое утро Ким Тимошка и Василий Горин пошли в займище. Зашли в блиндаж, взяли автомат, постреляли по лесу. Потом набрали вязанку сухих прутьев и, убрав оружие на место, направились домой. Вынырнув из балочки, ребята увидели в лощине людей. Староста крикнул: «Эй, сорванцы! Суда!» Он заставил ребят бросить дрова и копать яму. За отказ копать он с размаху ударил Тимофея в лицо. Ребят силой заставили копать. Они вырыли неглубокую яму. «Тикайте! Да живо, и не оглядываться!» - бросил им староста. Когда же на бугре ребята оглянулись, то увидели, что немцы направили на них автоматы. Все трое припали к земле. Уже за бугром услышали две короткие очереди. А на другой день они узнали, что Устин поймал двух советских офицеров. Ребята поняли, что это были те два не знакомых им человека с черными бородами, которых они видели вчера с немцами. Говорят, что Устин сожалел о том, что расстреляли не всех, что третий убежал. Когда же освободили хутор Аверинский, то вместе с освободителями пришёл спасённый ребятами офицер. Он искал Аксёна и его друзей, но детей уже расстреляли. Он же и опознал Устина, когда тот пытался тайно уехать в Калач.

… И вот передо мной протокол допроса одного из матёрых преступников  и предателей, бывшего начальника полиции Калача: «В последних числах октября в 42-м году ко мне в полицию приехал староста хутора Вербовского. Было уже поздно. На дворе стояла ночь, и я с удивлением спросил у него: «Что случилось? Почему ты приехал ночью?» Староста ответил: «Дело срочное. В хуторе обнаружены партизаны». Я попросил рассказать его подробнее, и он сообщил, что немцы арестовали всех подростков хутора, которые якобы занимались вредительством против немецкой армии. Комендант Вербовки послал старосту ко мне за санкцией на применение к подросткам самых строгих мер. Сами немцы не хотели с этим связываться. Из рассказа старосты я узнал, что в хуторе действовал хорошо организованный пионерский отряд, руководил которым пионер Ляпичевской семилетней школы Тимонин. Пионеры прятали в пойме бежавшего из калачёвского лагеря советского командира, одного из трёх, которым помогли устроить побег калачёвские подростки во главе с Цыганковым. Делом Цыганкова занималась наша полиция, и Цыганков был расстрелян. Я решил, что между Цыганковым и этим Тимониным из Вербовки существует связь, и сам этой же ночью выехал в Вербовку вместе со старостой. В середине ночи мы приехали в Вербовку. Подростки находились под стражей в комендатуре. Их держали в крытой немецкой машине. Я доложил коменданту, и мы приступили к допросу. Их было 17 человек. По именам не помню. Фамилии всех тоже н6е помню. Все они вели себя на допросе вызывающе и молчали. За исключением одного. Мне стало ясно, что мы столкнулись с организованным сопротивлением. Три дня допросов ничего не дали. Тогда я дал санкцию на расстрел самых упрямых…»

Даже заклятый враг, и тот был вынужден признать, что ребята держались на допросах достойно, геройски. В газете «Молодой ленинец» от 29 декабря 1957 года Дроботов и Чистяков называют фамилии начальника полиции Калача – Григория Волощенко и так называемого шефа Калачёвского района предателя Попова. «Как Вас схватили?» - задали вопрос Семёнову. Ответ его приведу полностью: «4ноября 1942 года нас взяли первыми: меня, Сафонова и Назаркина. Ночью немцы ворвались в избу, стащили сонного с кровати и стали избивать. Я не успел опомниться, за что они так злобно на меня набросились. Немного погодя стало ясно, когда я увидел до крови избитых Никифора и Емельяна. Выдал нас всех Ванюшка Махин, он развязал язык  под пытками. Посадили нас в закрытую железную машину. Полураздетые, обессиленные, в синяках и кровоподтёках, сидели мы, прижавшись, друг к другу. Махин сидел в стороне, жалкий и отталкивающий. Трое суток нас не кормили. Лишь давали чуть-чуть воды. Передачи запрещали. О свиданиях и речи не могло быть. Родителей наших к машине немцы не подпускали и грозили им орудием: «Вэк, вэк, рус! Ваш киндер есть нэкароший звинья! Мы будэм все маленький бандит ваш пуф! пуф!» - кричал часовой петушиным голосом. Разговаривать друг с другом было нельзя. Скажешь что-нибудь невзначай, и тут же часовой гремит автоматом в машину, что означало: «Молчать!» Два раза среди ночи приходили немцы за нами. Раздетых выводили нас из машины. И начинались издевательства. Заставляли ложиться на горячий радиатор машины, перегибали через борт и били люто – плётками, кабелем, дубинками – до беспамятства. Лопалась кожа на спинах и плечах. Рубашонки и штанишки превратились в лоскуты. Многие из нас пытались защищаться от ударов, прикрывая тело руками, но это не спасало – немцы били по пальцам. У меня на пальцах не осталось ни одного ногтя». Пелагея Варфоломеевна, мать Семёнова, дополняет рассказ сына: «Всё тогда было, как в аду. Помню, как пришел сын – живой, но отбиты были все его пальцы, и тельце-то все у него было побито, а ноги распухли от холода и побоев. Ведь взяли их, ребятишек, вечером прямо из хат, в чём были…»

И увидела мать, что волосы её десятилетнего Антона совсем белые, седые… Живой он и теперь, да вот нездоров все время. Федор Силкин был среди 17 ребят, подвергшимся пыткам-истязаниям. Фёдор остался жив, но последствия фашистских пыток принесли тяжелую болезнь и раннюю смерть. Он умер в 1970 году. Фёдор после зверских побоев остался калекой, у него оказалась неизлечимая болезнь лёгких. И вновь помог мне Виктор Дроботов, который в статье «Разговор о чести» в газете «Волгоградская правда» от 19 декабря 1963 года рассказал о второй встрече с Фёдором Силкиным и Максимом Церковниковым: «Если человек обманывает народ, страну, которая выучила и воспитала его, он становится подлецом.… Вот я с малых лет живу в деревне. Учился в сельской школе, думал стать механизатором, чтобы на полях работать, хлеб добывать. Больше хлеба добывать. И гордость у меня, если даём стране много хлеба. Ради этого и живу. Меня уважают, мне создают почёт и славу. Жить хозяином на своей земле, честно смотреть людям в глаза, а не отводить их в сторону – вот моё главное достоинство… Страшно остаться с пустой душой. В жизни всегда надо стараться сделать хорошее людям».

В феврале – марте 1957 года впервые в газете «Молодой ленинец» была напечатана документальная повесть «Босоногий гарнизон». Это тема всю жизнь была в сердце писателя, жгла его неугасимой болью. По мере нахождения новых фактов повесть не раз переиздавалась. Тему «Босоногого гарнизона» мы встречаем в юбилейных изданиях, посвященных пионерии. Самые последние издания: «Зовут серебряные трубы», «Битва за Сталинград»; в 2004 году за счет средств областного бюджета и администрации Калачёвского района была переиздана книга «Босоногий гарнизон» В.Н. Дроботова. 5 апреля 1957 года газета «Молодой ленинец» печатает письмо участника Великой Отечественной войны, офицера запаса Николая Кочергина. Он предлагает увековечить память юных бойцов. Предлагает военкому области наградить тех, кто остался жив. «Награждение оставшихся в живых произвести по месту жительства, при всём народе торжественно. Этих почестей наши земляки заслуживают».

Источник:   Дэя Вразова  «Память и боль людская» Волгоград 2007 стр. 118 – 126.

Часть 1 / Часть 2 / Часть 3 /

-----------------------------------------------------------
Пошив рабочих костюмов, обуви, защитных аксессуаров; Консультация цигун терапевта; Песни в исполнении Иосифа Никитенко; Воспоминания, рассказы, очерки Ю.М. Рождественского; Лечение питанием; Стили ландшафтного дизайна;

Авторские права защищены. Автор – составитель поисковик – краевед Дэя Григорьевна Вразова. Член союза журналистов России. Копирование материалов только по согласованию с автором-составителем."